 |
|
 |
|
|
|
|
Диссидент и друг Бродского, основатель Литовской Хельсинкской группы Томас Венцлова — о развале СССР, национализме и ненависти литовцев ко всему советскому
В минувшем январе в Литве отмечали 30-летнюю годовщину беспорядков в Вильнюсе. Те события 1991 года, когда отряды советской армии вошли в город и штурмом взяли республиканский телецентр, до сих пор вспоминают как начало конца Советского Союза. В Литве все еще продолжаются суды над людьми, имевшими отношение к тем событиям, и не утихают горячие дискуссии о «советской оккупации» и отношении к русским. Один из самых ярких участников этих споров — поэт, литературовед, диссидент и основатель Литовской правозащитной Хельсинкской группы, профессор Йельского университета и друг Иосифа Бродского Томас Венцлова. Его публикации об участии Литвы в холокосте и необходимости дружбы с Россией неизменно вызывают широкий резонанс. В интервью «Ленте.ру» ученый рассказал о причинах и последствиях событий 30-летней давности и природе столь сильной неприязни литовцев ко всему советскому.
Противостояние у Дома печати в Вильнюсе, 1991. Фото: Peter Andrews / AP
«Лента.ру»: В России есть стереотип, что в советские годы в Прибалтике люди жили лучше и свободней, чем во всех прочих республиках СССР. Насколько жизнь в Вильнюсе отличалась от Москвы или Ленинграда?
Томас Венцлова: В чем-то Литва была либеральнее Москвы и тем более Питера, в чем-то (пожалуй, более важном) — репрессивнее. С одной стороны, несколько больший простор предоставлялся культуре: можно было, хотя и с трудом, официально показать модернистское, даже абстрактное полотно, напечатать Джойса или Борхеса, а театр и кино были, как правило, живее и современнее.
В Литве — и вообще в Прибалтике — трудно, хотя и возможно, вообразить себе такие события, как суд над Бродским или «бульдозерная выставка» (самовольная уличная выставка). Россияне, приезжавшие в Литву — от того же Бродского до Аксенова и Окуджавы, — воспринимали ее как островок свободы, хотя и весьма относительной. С другой стороны, очень усердно искоренялись подлинный и даже мнимый национализм, сепаратизм, католичество, стремление к демократии. Политика «кнута и пряника» была более гибкой, но кнут нередко больнее, чем в России.
«Бульдозерная выставка» — знаменитая акция московских художников-нонконформистов, которые не получили разрешение выставляться в галереях по идеологическим причинам. Они вышли на улицу со своими картинами и арт-объектами 15 сентября 1974 года. Выставку уничтожили бульдозерами, отсюда и название акции
– Ваши произведения издавались в СССР — это признак большого доверия власти. Как получилось, что вы занялись правозащитной деятельностью и стали диссидентом?
– Примерно с 1956 года я уже однозначно плохо относился к советской власти. Зарабатывал на жизнь переводами (свое печатал только изредка), причем старался переводить такое, что расшатывало идеологическую монополию этой власти — стихи Пастернака, Мандельштама, Ахматовой, Элиота или, скажем, Честертона.
К середине семидесятых годов этим заниматься стало много труднее — запретили даже перевод Хлебникова, хотя в России поэт не был запрещен. Повод был смехотворным: строку «где нетопыри висят опрокинуто, подобно сердцу современного русского» сочли разжигающей национальную рознь.
Вскоре я понял, что придется либо пойти на серьезные компромиссы, — а я считал их пагубными, и они мне претили, — либо потерять возможность участвовать в культурной жизни. Тогда я перешел к откровенному диссидентству. Основатели Литовской Хельсинкской группы предложили в нее вступить, и я, несколько поколебавшись, принял их предложение.
Положение с правами человека в СССР, тем самым и в Литве, было крайне неудовлетворительным, так что это был и моральный выбор.
– Как относился к вашей правозащитной активности ваш друг Иосиф Бродский?
– Бродский часто говорил, что диссидентская деятельность нужна и даже необходима (среди правозащитников у него было много друзей, он очень уважал Андрея Сахарова), но поэту этим заниматься не следует, так как она требует всех сил, не оставляя их на стихи. Я его не послушался — считал, что, вступив в Хельсинкскую группу, дал некую присягу и должен ее исполнять, иначе подведу друзей. Кстати, оказалось, что стихам это не слишком мешает.
Литовские и российские диссиденты (будущие члены Московской и Литовской Хельсинкских групп) в день суда над Сергеем Ковалевым. Фото: Музей жертв геноцида
Слева направо: пятый — Юрий Гольфандас, шестой — Юрий Орлов, седьмая — Гема Станелите, девятый — Мечисловас Юревичюс, десятый — Мартас Никлус, одиннадцатый — Андрей Сахаров, тринадцатый — Ефремас Янкелевичюс, четырнадцатый — Эйтанас Финкельштейнас.
– Почему вы решили эмигрировать? И как это сказалось на участии в Хельсинкской группе?
– В те годы в эмиграции существовало много литовских культурных деятелей, серьезная печать, литературные вечера и так далее. Примерно как у россиян во времена Цветаевой и Ходасевича. Можно было надеяться, что там удастся продолжать свою работу. Так оно и получилось — я печатался, выступал, кроме того, получил работу в университете и пробился в «большие» американские (да и европейские) журналы.
Наша группа в Литве была вскоре разгромлена, но я по заданию своих подельников продолжал заниматься правозащитными делами вплоть до крушения СССР. Тогда появились возможности действовать в этой области иными методами. Литовская Хельсинкская группа стала, скорее, историческим воспоминанием, и я от нее отошел, хотя никакого заявления об этом не сделал. И сегодня я поднимаю голос, если чувствую, что правам человека в Литве угрожает опасность.
Советский мир
– В 1977-м вы оказались в США. Была ли у вас ностальгия по Литве, по Союзу? Чувствовали ли вы себя оторванным от литовской и русской культуры?
– Ностальгии по СССР у меня не было, напротив, была эйфория, что я вырвался, как тогда говорил, "из богоспасаемого отечества".
По Литве, особенно по Вильнюсу, ностальгия время от времени была, тем более что у меня там остались мать, друзья, а некоторое время — и дочь (теперь она в Америке). Но эмигрантская жизнь у меня сложилась интересно, даже захватывающе — на ностальгию не оставалось времени. Сейчас, живя в Литве, я иногда ощущаю нечто вроде ностальгии по временам молодости — но тут речь идет именно о молодости, а не о советской системе. Оторванным от литовской и русской культуры я себя не чувствовал — следить за ними мог, при этом они были и во мне.
– Пока вы жили в советской Литве, у вас возникало ощущение, что вы — уже эмигрант?
– Как многие, я был так называемым «внутренним эмигрантом», однако это совсем не то же самое, что быть эмигрантом в полном смысле слова.
Советская армия вступает в Вильно, 3 августа 1940 года. Фото: Виктор Темин / РИА Новости
Литва вошла в состав СССР, а Вильно (с этого времени город по-русски официально называется Вильнюс) стал столицей Литовской Советской Социалистической Республики.
– Чем была Россия для литовца в советское время?
– Отношение к России в Литве во многом определяется тем фактом, что Литва к ней была дважды насильственно, против воли большинства населения присоединена: в 1795 году к екатерининской Российской империи, а в 1940-м, потом и в 1944 году к сталинскому Советскому Союзу. Оба раза это привело к огромным жертвам и бедствиям — особенно в сталинскую эпоху. Такое скоро не забывается.
Все эти годы большинство литовцев желало независимости, думало о самостоятельной исторической роли, причем страна ориентировалась на Запад.
Прозападная ориентация в Литве господствует с ХIII века. Были и многочисленные восстания — примерно как у ирландцев против английской власти. С другой стороны, существовали и существуют связи с Россией — экономические, культурные и чисто человеческие. Но чем меньше будет желания у кого бы то ни было сейчас восстанавливать прежнюю ситуацию, тем лучше будут отношения.
– Слова «русский» и «советский» синонимичны для вас?
– Разумеется, нет. Какое отношение к советской системе имеют Рублев, Пушкин, Герцен, Чехов, Владимир Соловьев, Мандельштам, Бродский, да хоть Ломоносов или Розанов? Может быть, в некоторых тенденциях русской истории и культуры были элементы, сыгравшие роль в становлении советизма, но это сложный вопрос, который не решает дела.
Борьба за независимость
– Чем бы вы объяснили тот факт, что именно Литовская ССР первой из союзных республик провозгласила суверенитет?
– У Литвы со времен Средневековья сильна традиция самостоятельности — в этом мы не уступаем полякам или, скажем, венграм. Такой традиции не хватает многим другим народам бывшего СССР. Хотя, думаю, она сильна, например, и у грузин. В период перестройки мы начали движение к суверенитету не первыми, но вскоре раскачались: движение у нас захватило массы, подавить его можно было только большой кровью — этого, к счастью, не случилось.
Митинг протеста, 27 марта 1990 года. Фото: Мариус Баранаускас / РИА Новости.
Что же до сохранения признаков национальной жизни и привилегированного статуса — что ж, они были весьма и весьма относительными, но помогли кристаллизоваться литовской элите, во многом советизированной, однако желающей играть самостоятельную роль. Сходные элиты образовались во всех республиках, вплоть до Средней Азии, хотя тут нужны многочисленные оговорки.
– Почему для литовцев было так важно упразднить советскую систему?
– Советскую систему было важно упразднить всем народам бывшего СССР.
Она была экономически несостоятельной, основанной на лжи и умолчаниях, а также бессмысленно изоляционистской, отсекавшей страну от мировых достижений в науке и культуре. Все эти причины были существенны и для литовцев (а также для русских). Однако к ним добавлялось — в определенном смысле оказывалось их выражением — национальное чувство. Литва, как и другие республики, чувствовала себя униженной тем, что ее судьба в конечном счете решалась не ею, а Кремлем, причем это повседневно и грубо демонстрировалось пропагандой, ощутимым присутствием войск и тому подобным.
– В 1991-м многие говорили о «национальном конфликте», комментируя январские события в Литве. Что вы можете сказать об этом спустя три десятилетия?
– Не думаю, что решающим тут был чисто национальный (этнонациональный) конфликт. Среди лиц, виновных в январских событиях, были этнические литовцы, а среди тех, кто им сопротивлялся, помимо литовцев были русские, евреи, поляки и другие.
Лорета Асанавичюте, погибшая при штурме телебашни и ставшая национальной героиней, была родом из татар — ее фамилия происходит от имени Гассан. Однако в повседневном сознании на первый план выходит национальный момент — так мыслить проще, чем проводить серьезный историко-социологический анализ.
События в Вильнюсе 11-13 января 1991 года. Десантники у Дома печати. Фото: Игорь Носов / РИА Новости
– После распада СССР кто стал «подлинным судьей» тоталитарных советских практик?
– Такие судьи были и до распада СССР — например, Сахаров. Другое дело, что не была проведена строгая юридическая оценка советских тоталитарных практик, — а она была необходима и остается необходимой.
Литовцы и русские
– В своем знаменитом эссе «Я задыхаюсь» вы обвинили литовскую интеллигенцию в «примитивном национализме». Способно ли литовское общество излечиться от этой болезни?
– Примитивный национализм существует у всех народов, включая русских и даже американцев (что доказали действия бывшего — к счастью, уже бывшего — президента США Дональда Трампа). Менее всего такой национализм заметен, вероятно, в Германии. Именно там он принес очень много зла и поэтому был довольно успешно вытравлен.
Причины его сложны — отчасти он находит себе пищу в действительных или мнимых обидах, во фрустрации, в комплексе неполноценности, но в значительной степени это плод отсталости и неумения (за которым следует нежелание) объективно разобраться в социальных вопросах.
Пятьдесят лет, а может и дольше, в Литве не хватало "сократовской" интеллектуальной прослойки. Люди привыкли оперировать только национальными категориями, потеряли желание и способность признать, что есть и иные категории, иные ценности — иногда более важные. Верх взял примитивный, нерефлектирующий национализм — я бы сказал, "стрепсиадский" культ своего дема, желание увековечить закрытость и провинциальность
Из статьи «Я задыхаюсь»
Я не обвинял в примитивном национализме всю литовскую интеллигенцию, а только часть ее. Прямые сторонники такого национализма на выборах в Литве не набирают даже пяти процентов голосов и не попадают в сейм, хотя менее прямые попадают (думаю, их наберется процентов пятнадцать-двадцать). С годами, с постепенной европеизацией, а также с повышением жизненного уровня (которое в Литве сейчас очень заметно) примитивный национализм теряет почву под ногами. Но следует помнить, что в сложных положениях он может усилиться, а это любому народу ни к чему.
День святого Епифания в Каунасе, Литва, 6 января 2020 года. Фото: Ints Kalnins / Reuters
– Немало политиков в Литве, Латвии и Эстонии восхваляют европейский мультикультурализм. Но это не мешает им дискриминировать представителей национальных меньшинств, в том числе русских. Чем бы вы объяснили такой парадокс?
– Мультикультурализм в Литве в заметной степени присутствует. Вильнюс как был, так и остался трехъязычным городом — литовский в нем преобладает, но русский и польский вполне в ходу. Примитивные националисты усматривают в мультикультурализме вредную выдумку либерального Запада, но тон они не задают.
У нас нет категории "неграждан" (специальный правовой статус в Латвии и Эстонии, присвоенный лицам, по большей части этническим русским, которые не являются гражданами — прим. «Ленты.ру»), и большинство русских, по моим наблюдениям, чувствует себя в Литве вполне комфортно.
Что же до «дискриминации русских» или других меньшинств — проживая в Литве, я ее как-то не замечаю. Есть русские школы, никто не собирается закрывать музей Пушкина или вильнюсский Русский драматический театр, да и в репертуаре литовских театров полным-полно пьес Чехова, инсценировок «Евгения Онегина», «Идиота» и так далее. У меня самого жена — русская, петербурженка, к тому же пока не говорящая по-литовски, но никаких неудобств из-за этого она ни разу не испытывала.
– Почему Литва не доверяет России? Что влияет на отношения литовцев со своими соседями — русскими, поляками и евреями?
– На отношения Литвы с Россией влияет отрицательный исторический опыт, о котором я уже говорил. Лучше всего было бы это понять и сделать все, чтобы такой опыт не повторился. Некоторый отрицательный опыт есть и в отношениях с поляками, хотя тут вопрос не столь однозначен. Что же до отношений с евреями — здесь многое понять и признать следует самим литовцам. Это постепенно происходит, хотя не без труда.
– Каким вы видите будущее литовско-российских отношений?
– Я уверен, что в конечном счете (после определенных исторических сдвигов) они будут вполне добрососедскими. Но в таких случаях от большего партнера больше зависит и больше ожидается.
– Чего бы вы пожелали России и русским?
– Построения успешного общества, входящего в успешное мировое сообщество, а не противопоставленного ему.
Беседовал Александр Непогодин
Беспорядки в Вильнюсе 1991 года: хронология и итоги
13 января 1991 года, через год после выхода Литвы из СССР, военнослужащие дислоцированного в республике советского гарнизона, десантники, бойцы спецподразделения «Альфа» и советская милиция при поддержке тяжелого вооружения взяли под контроль телецентр и телевизионную башню в Вильнюсе. Начались массовые уличные столкновения, в которых погибли 15 мирных граждан, пострадали еще сотни.
Кто именно организовал беспорядки, так и не было установлено — в августе в Москве начался путч, заниматься расследованием стало некому. Известно только, что в январе 1991 года самопровозглашенный Комитет национального спасения Литвы объявил о восстановлении в республике советской власти и призвал Москву на помощь. Примечательно, что состав этой организации, равно как и официальные бумаги о ее деятельности, так и не были опубликованы.
Литва настаивает, что произошедшее было актом военной агрессии, попыткой оккупации и военная операция планировалась высшим военным руководством СССР.
Суд по делу о событиях 1991 года
27 января 2016 года, ровно через 25 лет после тех событий, в Вильнюсском окружном суде начались слушания по делу о «советской агрессии». Процесс продлился почти три года. Всего по делу о беспорядках 1991 года проходят 67 граждан России, Белоруссии и Украины. Большинство из них привлечено к ответственности заочно.
Перед судом предстали лишь два гражданина Российской Федерации — проживающий в Вильнюсе Геннадий Иванов, который в 1991 году был начальником службы ракетно-артиллерийского вооружения 107-й мотострелковой дивизии, и арестованный в Литве ветеран вооруженных сил, полковник запаса россиянин Юрий Мель. Он, по данным прокуроров, находился в одном из советских танков во время штурма телебашни.
Повестку в суд получил даже первый и последний президент СССР Михаил Горбачев, но он отказался участвовать в заседаниях. При этом, согласно показаниям первой главы правительства постсоветской Литвы Казимиры Прунскене, в 1991 году Горбачев ничего не знал о военном вмешательстве и, по сути дела, ничего не решал, и когда ему из Вильнюса сообщили о возможной агрессии, посоветовал обратиться за разъяснениями в Минобороны.
В Литве нашли виновных спустя 28 лет
27 марта 2019 года Вильнюсский суд утвердил приговор по делу. Бывшего министра обороны СССР Дмитрия Язова назвали главным организатором беспорядков, обвинили в военных преступлениях и преступлениях против человечности и заочно приговорили к 10 годам лишения свободы. 94-летний Язов обвиняется в создании организованной военизированной группы с целью возвращения Литвы в состав СССР. По версии следствия, в группу, сформированную в 1990 году, входили 160 военных и политиков. Бывший министр обороны при поддержке компартии поручил разработать план захвата власти в прибалтийской республике, включающий захват органов госуправления, путей сообщения и государственной прессы, в том числе Дома печати и телецентра.
Согласно обвинительному заключению, вместе с Язовым действовали бывший глава МВД СССР Борис Пуго, председатель КГБ СССР Владимир Крючков, а также секретарь ЦК КПСС и член Политбюро КПСС Олег Шенин.
В России в 2018 году возбудили уголовное дело против должностных лиц генеральной прокуратуры и суда Литвы, занимающихся этим делом, по части 2 статьи 299 («Привлечение заведомо невиновного к уголовной ответственности») Уголовного кодекса России.
Источник: Лента.Ру, 31.01.2021
